Армен Аванесян

В конечном счете, ты пытаешься воспринимать социальные медиа как жанр, который предписывает определенные правила, принуждает, но в то же время открывает новые возможности. И не в смысле зла, подрывающего твою аутентичность. Напротив, аутентичность может оказаться поверхностным феноменом, ироническим эффектом, а не проявлением подлинной глубины. Ты уже писал в своей посвященной иронии диссертации о фигурах Денди, Эстета, Соблазнителя, Фланера, Паразита и Ироника, с трудом разграничивая эти понятия. Так и жанр Facebook может быть наилучшим образом исследован на примере пародийного «Я», которое принимает во внимание выводы Сьюзен Сонтаг из эссе О стиле: «Именно обнаружение повторения делает произведение искусства понятным».
Поэтому каждый день — а точнее, каж­дую вторую половину дня, поскольку добрая часть твоих друзей и подписчиков живут в Северной и Южной Америке — ты рад столь упорно работать над собственным обра

зом, который, впрочем, никогда не раскрывает подробностей так называемого личного, а лишь вечно раздражает других примечательными рабочими моментами. Чем не способ вести свой аккаунт. Каждый день новый пост о твоих ­успехах — так выглядит твой строгий Facebook-­режим. И практически никогда не переписываться, не дискутировать, что редко бывает продуктивным, но всегда — затянутым и легко перетекает во взаимную враждебность, поэтому ты предпочитаешь лайкать редкие заряженные обидой оскорбления, тем самым сводя их на нет. Тебе нравится комичное гипертрофированное стремление Facebook и Instagram к self-branding, неоспоримое желание произвести хорошее впечатление, предстать в лучшем свете, работать над своим имиджем. Facebook как вечно движущаяся машина подражания и, как ты где-­то прочитал, ­медиум эскалации восхищает тебя не меньше Майами, как и любая другая майамификация твоего жизненного и рабочего ритма, когда он становится более спокойным, менее академическим, более радостным. Завороженность мифическим городом, который постоянно перерастает свой собственный образ и создает его вновь, так же как и сейчас, когда ты смотришь за рамки монитора на заново смешанные краски зарождающегося майамского дня.

Чтение книг, не говоря уже об их написании, стало, помимо интеллектуальной работы, задачей интеллектуально-­этической,

как любят писать: ­сейчас для этого не место.

Более осторожная формулировка вопроса: как и где в будущем будут возникать философские мысли, имеющие значение в этом мире — то есть за пределами всё более скудно обустроенных академических институтов, всё чаще вращающихся вокруг самих себя в своей повседневной профессионально-­философской деятельности.

Возможно, «Я» стоит реагировать/действовать иначе. На вопросы якобы о времени находить пространственный ответ, на вопросы о пространстве — «личный», и так далее, всегда иначе, всегда задом-­наперед, чтобы приблизиться к вопросам, которые придадут всем пространственным, временным и, в конечном счете, личным неясностям бóльшую подвижность. А вопросов хватает. Откуда я? Как вышло, что я сижу в этом самолете в Майами of all places? К кому направлено желание писать?

Откуда я? Из Берлина, если «откуда» ты понимаешь пространственно. В действительности же происходишь ты из довольно утомительной серии воркшопов и арт-­проектов. За последние несколько лет тебе не пришло в голову ничего лучше, нежели, с одной стороны, максимальным образом разочаровать ожидания сферы искусства (художников, галерей, музеев, их руководителей) и одновременно самым обескураживающим образом их все превзойти. Отнестись к этому с юмором — вот, возможно, единственный способ понять законы этой сферы , поменяв ситуацию в свою пользу.

Темпоральная асимметрия, которую прежде назвали бы возвышенной, а сегодня она просто too much. Hey neighbor, did you realize you sent 300 million years of earth time into the air, isn’t that sublime?

Даже если вы не знаете, что случится в следующий момент, будущему вы уже известны.

В действительности хронологическое время истекло — или оно не было никаким временем до настоящего момента.