Марина Аромштам

, сколько страниц „Мурзилки“ ты сегодня прочла? Ни одной? Что же ты хочешь от жизни?

хочешь серьезного, вдумчивого разговора – снизойди до роста детей, окажись с ними в одной плоскости.

– Люди – это отдельные представители вида homo sapiens, у которых ослаблено желание съесть живьем такого же, как они, по моральным соображениям.

Учитель, как правило, устает от работы. Бывает, устает очень сильно.

Но усталость бывает разная. Есть усталость, которая сопровождается глубоким выдохом, удовлетворением, тихим счастьем: «Я это сделал!»

А есть усталость, за которой не стоит никакого удовлетворения, никакого счастливого выдоха. Усталость, которая грозит превратиться в бесконечную. Она порождает апатию и равнодушие к происходящему: только бы лишний раз не трогали! Она порождает ощущение ненужного, бессмысленного напряжения.

Жизнь должна быть сюжетной, так ведь? Чтобы не было скучно.

Ребенок, говорит Пер, должен испытывать интеллектуальный голод, чтобы есть с аппетитом те блюда, которые ему предлагают. Он имеет в виду «познавательную пищу». Только тогда она будет хорошо перевариваться. С толком. И ее питательные вещества будут куда-то там попадать, что способствует развитию чувства свободы. Это чувство, считает Пер, человеку дано лишь в зачатке. Как и все остальные чувства. Его надо развивать. За счет специальной системы воспитания. За счет вот этого самого принципа интеллектуального голода, за счет особого подхода к приготовлению интеллектуальной пищи и особых упражнений души.

Ребенок хочет дела. Он не может жить без дела. Просто он должен сам его выбирать. Но если вдруг он ничего не хочет, он будет лазить. От этого он никогда не откажется, потому что мечтает оторваться от земли. Все дети мечтают. Даже некоторые взрослые мечтают. Но не знают, как. Для этого и нужны веревки.

Ведь как работает механизм сосуществования с детьми? Ты едешь на лыжах, бежишь по хорошей, накатанной лыжне. Ты любишь бегать по накатанной лыжне, и потому бежишь быстро. А они – за тобой. Они еще не умеют так быстро, но они видят, что ты – впереди. И тоже бегут. А тут вдруг овраг. Неожиданный, непредсказуемый. Его не должно было быть, а ты не любишь кататься с горок. Ты часто падаешь, а это не очень приятно. Но дети бегут за тобой, и надо съезжать в овраг. Тогда ты делаешь вид, что всю жизнь только и делала, что съезжала в овраги. Съехать в овраг – это тебе раз плюнуть. Ты говоришь: нужно слегка наклониться вперед и немного согнуть колени, будто бы сел на стул. И зажать палки подмышками. И смотреть вперед. Тогда будет легко. После этого ты приседаешь так, чтобы чувствовать этот воображаемый стул, зажимаешь палки, как требуется, и съезжаешь – уверенно и спокойно. Будто это и правда раз плюнуть. И не падаешь – потому что нельзя. А потом кричишь снизу: «Давай!» И они съезжают за тобой. Кто-то, конечно, падает. Но это неважно. Ты говоришь: давайте тренироваться. Давайте штурмовать этот проклятый овраг, чтобы больше никогда его не бояться. Чтобы он не был для нас препятствием. И снова съезжаешь. И так до тех пор, пока не научишься кататься с горки. Под благовидным предлогом, что учишь кататься детей.

Культура живет здесь так же, как художники и собаки: что хочет, то и делает. Иногда она, правда, собирается гибнуть. Но Чеснок ей не верит. Говорит, для культуры это естественное состояние. Есть в ней женская хитрость: на все идет, чтобы только заставить себя спасать.

то чтоб я так верила в магию Танаиса, но противопоставить энурезу можно только выпущенную на свободу потребность играть.