Анна Шипилова

верин день рождения праздновали дома — с родственниками и тостами. раньше говорили — вот будет тебе четырнадцать/шестнадцать/восемнадцать и делай, что хочешь. вере восемнадцать — не хочется ничего.
ни счастья, здоровья, успехов в учебе.
ни женского счастья (а это другое счастье?)
ни оставаться красавицей до самой старости.
ни мудрости (никогда не было), ни терпения (этого полно).

скупая про запас, мы лишили вещи возможности быть ношеными

Почему? Потому что я родом оттуда, из материнских ковров, и это не вытравить и не изгнать — с прошлым рода можно жить только двумя способами: продолжая традицию, не осознав ее, погружаясь все дальше, сливаясь с привычными образами и перенимая, повторяя механистически и дословно за старшими женщинами. Или выставив на свет все черные точки и провалы, разобрав по косточкам и надписав каждую.

его тепло для нее как кость для собаки — хочется впиться и грызть

Рите становится его жалко, и она забывает, каково это — зажимать уши, пока он кричит, громит комнату в очередной съемной квартире, в которую и заходить-то страшно.

Девятилетняя Рита сидит на табуретке и раскачивается на двух ножках, испуганно глядя на маму.

— А папа вернется? — спрашивает Рита и, не дождавшись ответа, продолжает: — Хорошо без него, правда?

Мама поворачивается и дает ей пощечину.

— Никогда так не говори и даже не думай. Конечно, папа вернется. Погуляет, погуляет и вернется — здесь его дом, его семья. Нужно быть мудрее.

Она гордо улыбается и смеется, потом поднимается на цыпочки и касается его губ своими. Он чувствует — влажные — и вспоминает, что надо закрыть глаза

сжимая пальцы ног внутри ботинок. Мороз пробирается внутрь, обмораживая что-то кроме кожи, что-то более жизненно важное, отчего все вокруг становится безразличнее и тупее.

мы возвращаем собственные образы из прошлого, приводя их в соответствие с обновленными представлениями о бывшем счастье.

Теперь нам надлежало жить вместе, вдвоем, смотреть друг на друга, терпеть усталость, гнев, дерьмо друг друга, умиляться сказочной красоте. Моя последняя новая кошка, наследство, оставшееся от распавшейся на кусочки ледяной мозаики чужой жизни, целеустремленно глядела в законный мрак.
Я же смотрела на то, как она смотрит.