Иби Зобои

Следуй зову сердца, а не гордости, mija.

Я всегда считала своим домом Бушвик, но тут вдруг поняла: дом там, где мои родные люди, а где именно — не так важно.

чмокаю обоих в щеки, и в этот миг мне кажется, что я могла бы, если надо, облететь вокруг света и обратно, потому что здесь меня всегда будут ждать: родительская любовь, шумные сестрички, захламленная и переполненная квартира, неистребимый запах домашней еды.

Я раздвигаю шторы, чтобы поздороваться со своим перекрестком Бушвик и Джефферсон-авеню, — у меня собственный способ потянуться с утра и зевнуть на утреннее солнце. Отсюда видно, как по всему кварталу плавают слова, точно пыль с проходящих наверху рельсов. Все слова — из стихов. Я собираю эти слова в строки и пытаюсь осмыслить то, что вокруг: мой район, мой Бруклин, мою жизнь, мой мир, саму себя в нем.

Мне иногда кажется, что лучше слушать рев автобусов, дребезг легковушек и грохот музыки, чем постоянную болтовню сестер — да и мамину тоже. Она из всех самая громогласная и порой говорит такое — туши свет. Самые тихие в нашей семье — папуля, Дженайя и я. Все мы любим устроиться на диване, почитать книжку или посмотреть документалку, а не сплетничать с мамой.

Папуля читает так, будто книги в мире того и гляди иссякнут. Иногда кажется, что истории и история ему интереснее, чем люди.

Велосипед проносится мимо, велосипедист показывает мне средний палец — я, мол, едва не угробила его хипстерскую машину своими тщедушными метр шестьдесят.

Чашечку с крепким черным кофе он поставил на стопку книг, а сам вдыхает аромат пудинга с хабичуэлой у себя на тарелке. Мы-то все знаем: папа не любит, когда его отрывают от еды. Но Мадрине наплевать.

Да, но скорей бы обратно, — отвечает она.
Я резко поднимаю голову, смотрю на нее в упор.
— Чего? Ты же только что приехала.
— Знаю, Зи, но мне нужно пространство. Широкое пространство, чтобы расправить руки. И тишина, чтобы слышать собственные мысли.

ебе дома уже неуютно?