Илья Давыдов

Можно ли назвать ядерную индустрию гнилью в сердце демократии, вокруг которой собираются, словно бабочки, призрачные тайны?

Отправились по магазинам. Магазины не пустые, но люди ничего не могут себе позволить. Витрин нет. Продукты навалены некрасивыми кучами. Аня купила килограмм сосисок, и я заметил приподнятые брови продавца. В очереди за хлебом практически никто не покупал целый батон. Яйца продаются поштучно. Десять фунтов — сто пятьдесят тысяч злотых — недельный заработок. Очередь в алкогольный отдел состоит исключительно из мужчин.

Смастерил затычку для раковины из бутылочной пробки и сумел достать полотенце — прошлым вечером пришлось вытираться занавесками; надеюсь, на той стороне улицы никто за мной не следил. Вода в туалете не спускается, сток забит газетой коммунистической партии «Каждый».

Вчера вечером в кухонной стене появилось новое окно. Я ужинал, глядя на атомную электростанцию, сверкающую под звездным небом и оранжевой луной. Вавилон двадцатого века, огромный, сияющий лайнер, выброшенный на берег в пустыне.

Слепящее узорное золото погружено в уважительный полумрак

Единственный человек из всех с обаятельным, взволнованным лицом.

лепящее узорное золото погружено в уважительный полумрак

Даже если инсталляция — плохое искусство, она приводит к хорошим результатам, провоцируя, но не обманывая аудиторию.

Как бы я ни старался, мне крайне сложно устанавливать контакт с другими, не говоря уже о самом себе. Было ли когда-нибудь иначе? Был ли у меня дар, или же я перенес в фильмы свои попытки это доказать?

Ричард рассказал, как о его окно билась влетевшая пчела. Утром она лежала на подоконнике полумертвая. Он налил рядом немного воды. Она не пошевелилась. Тогда он капнул меда. Длинный хоботок развернулся, и через десять минут весь мед исчез. Пчела стала блестящей, ярко-черной, глаза замерцали, и внезапно она стрелой умчалась в солнечный день.
Назад, домой, к моему саду.