Д. Псурцев

– Мой друг… вам не следует сожалеть.

– А вам не следует говорить вздор. Конечно, я буду сожалеть. Потом. И вы непременно будете сожалеть. Но ваши будущие сожаленья, разве сейчас они идут в расчёт?

Как мы можем, как можем мы это выносить?

– Выносить что?

– Короткое. Время такое короткое. Как мы можем его терять во сне?

– Мы можем вместе затаить дыханье, и притвориться – поскольку всё только ещё начинается, – что у нас впереди целая вечность.

– И с каждым днём у нас будет оставаться меньше и меньше. А потом вообще не останется.

Рандольф Падуб, ты влюблён во весь род человеческий.

– Я влюблён в тебя. И эта моя любовь перекидывается на других существ, что схожи с тобой хотя бы отдалённо. То есть, в общем-то, на всех созданий, ибо все мы – я в это свято верю – частички некоего божественного организма.

Но разве истощение по-своему не прекрасно? Представьте, человек умирает, не от какой-нибудь болезни, а лишь от чрезвычайной устали… от того, что делает одно и то же, вновь и вновь

никогда не устану от тебя… от нашей…

– Человеческое тело бренно, усталь неизбежна. К счастью. Этой неизбежности лучше покориться.

Такова человеческая природа: люди охотно поспешат за тобою, едва ты только их разлюбишь или перестанешь к ним тянуться.

Всё, к чему я ни прикоснусь, – проговорила Кристабель, – обрекается страданью

по-моему, неопределённость мучает человека больше, чем любое другое чувство, она влечёт его дальше и в то же время наполняет беспомощностью, жгучим разочарованием;

И вот что мне хочется заметить – хотя я этой мысли немного стыжусь, но я, право, уловила интересную особенность человеческой природы: невозможно любить, когда человек настолько для тебя закрыт!

Вот тоскливая загадка:

Белизной своей пятная

Убегает без остатка

Что же это? Я не знаю