Жак Рансьер

Это ключевой момент: зрители видят, воспринимают и понимают нечто в той степени, в какой они слагают свое собственное сочинение, — точно так же, как это по-своему делают актеры, драматурги, режиссеры, танцоры или перформеры.

Если все вокруг есть лишь выставление на показ, то оппозиция между видимостью и реальностью, на которой основана действенность критического дискурса, теряется сама собой, и вместе с ней исчезает чувство вины перед теми, кто находится на теневой, или отрицаемой, стороне реальности.

Они по-прежнему говорят нам: вот реальность, которую вы еще не научились видеть, безграничное царство торговой выставки, нигилистический ужас сегодняшней мел

Маркс считал, что люди проецируют на небеса религии и идеологии перевернутый образ своей реальной нищеты. Согласно Слотердайку, наши современники делают противоположное: фикция устойчивой реальности — это проекция перевернутого образа всеобщего облегчения. «Что бы ни говорилось в публичном пространстве, ложь о нужде редактирует текст.

Голос призрака-чревовещателя говорит нам, что мы виновны дважды, виновны по двум противоположным причинам: поскольку мы все еще держимся за устаревшие идеи реальности и вины, притворяясь, будто не знаем, что нам больше не за что чувствовать себя виноватыми; а также потому, что, потребляя товары, зрелища и протесты, мы содействуем позорному царству рыночной равноценности. Это двойное вменение в вину ведет к заметному перераспределению политических позиций. С одной стороны, старое левое разоблачение империи товаров и образов стало формой ироничного или меланхоличного признания ее неизбежности. С другой — активистские силы повернулись в правую

Май 1968-го выдвинул идеи «художественной» критики капитализма — протест против обманутых ожиданий, требования подлинности, творческого подхода и автономии — в противовес его «социальной» критике, свойственной рабочему движению: критике неравенства и нищеты, разоблачению эгоизма, разрушающего коммунитарные связи. Эти идеи, будучи встроенными в современный капитализм, позволили ему ответить на желание автономии и подлинного твор­чества новой «гибкостью», пластичными рамками, легкими, открытыми структурами, призывом к индивидуальной инициативе и строительству «проектного града».

Искусство считается политическим, поскольку оно демонстрирует стигмы власти, либо потому, что оно высмеивает господствующие образы, либо потому, что покидает свои привычные места, чтобы стать частью социальной практики, и так далее

все они разделяют определенную модель действенности (efficacité)

каким моделям действенности подчиняются наши ожидания и суждения в отношении поли

политики искусства? к какой эпохе эти модели принадлежат?