Мартин Гейфорд

Размер и форма каждой бусины продуманы так, что, вопреки естественным ожиданиям, колонна не кажется сужающейся кверху. Поэтому она остается абстрактной линией в пространстве, почти что лучом света, поразительным образом отрицающим законы перспективы и притяжения».

Как только появляется история, наступает скука

Генриетта Мораес
Конец 1950-х
Фото Джона Дикина

То был в высшей степени своеобразный способ работы, и попытка его объяснить отсылает к самой сути того, что пытался сделать Бэкон. Во время работы над портретом перед ним вставал вопрос: «Как мне сорвать еще одну завесу с жизни и вызвать так называемое живое ощущение, воздействуя на нервную систему более непосредственно и более мощно?» Эта атака на нервы могла заключаться в сильном искажении, которого легче достичь, если тот, с кого ты пишешь портрет, не сидит перед тобой. Ему не нравилось, когда люди глядят на то, как он «наносит им травму во время своей работы». Бэкон также чувствовал, что способен «более четко отразить факт их существования» в их отсутствие. Работая с фотографиями, он прекрасно понимал, что может свободнее «отходить» от непреложного факта — наружности людей

Направление движения изменить нельзя. И поэтому нельзя в двадцатом или двадцать первом веке писать, как Джотто или Караваджо. Это будет тиражированием, а не творчеством.

Гегель утверждал, в частности, что серьезное искусство не может существовать без духовной традиции, такой как религия. «Во всех этих отношениях искусство со стороны его высших возможностей, — заключал он, — остается для нас чем-то отошедшим в прошлое». Разумеется, живопись и скульптура могли бы продолжать свое существование, но стали бы банальными, предлагая «мимолетную игру» и «украшение нашей обстановки»

Другим близким другом Бошьера была Полин Боти, занимавшаяся витражами.

Однако абстракция, вспоминает Аллен Джонс, — «это то, на чем ты набиваешь руку, ты должен иметь с ней дело. На самом деле я всё еще не вышел из абстрактного экспрессионизма, но я использую его в фигуративных работах.

Художник Джон Уоннакотт – в то время студент – однажды шел с ним по улице. Это был, вспоминает он, «один из дней, когда ярко светило солнце. Вдруг Бэкон остановился и показал на горизонтальную тень. Он сказал: "Видите, как она въедается в фигуру, словно болезнь?" Услышав его слова, я переосмыслил тень.

Он всегда находил Матисса «слишком лиричным и декоративным» – и то и другое было минусом в глазах Бэкона; «у Матисса никогда не было – как бы это сказать? – жестокости факта, какая есть у Пикассо».

Вообще-то, на костюме вообще нет краски, кроме очень тонкого слоя жидкости, на которую я положил пыль с пола – я думал о том, как передать фактуру слегка пушистого фланелевого костюма. И вдруг мне пришло в голову взять немного пыли. И видите, как хорошо это подошло к приличному серому фланелевому костюму. Всё это было характерно для Бэкона: прежде всего стремление к осязаемой детали – изображение серого фланелевого костюма должно было выглядеть не просто верно, но так, как будто его можно было верно ощутить, как если бы ласкающие пальцы дотрагивались до «шершавой» поверхности. Стремление к реализму, который должен был активировать нервную систему, являлось одним из основных стимулов для Бэкона как художника