Максим Семеляк

Летова цепко держат за своего как оппозиционеры, так и государственники, процесс этот бесконечно спекулятивен и спекулятивно бесконечен, поскольку он оставил после себя столь противоречивое количество признаний и подсказок, на основе которых можно сделать выводы и в ту, и в другую сторону (что, собственно, и происходит).

Гадать сегодня о тех или иных сослагательных предпочтениях Летова — то же самое, что предвидеть поддержку ДНР в композиции группы «Коммунизм» «Колбаса, Донбасс и я».

По моим допущениям, австралийские пожары взволновали бы его куда сильнее, чем все похождения «желтых жилетов» вкупе со штурмами Капитолия, а единственное явление современности, которое бы Егор определенно поощрил и санкционировал, — это, вероятно, Грета Тунберг (проницательная интернет-общественность не зря изготовила на эту тему довольно справедливую фотожабу — Летов машет банкой пива шведской экоактивистке из окна проезжающего поезда).

Меня удивляло, что молодой он пел с потрясающей силой, но при этом очень легко. Когда он пел в компании за столом, худенький, в очочках этих, в этом не было никакого напряжения, но при этом тебя всего трясло, настолько это было мощно. На поздних концертах я уже ничего подобного не ощущал. Как-то это все стало более формально, что ли. Я был на последнем рок-клубовском концерте Башлачева, и тоже было ощущение, как будто другой человек стоит на сцене. Что-то отлетело. Одно время кончилось, а другое еще не началось

В этой холодной весенней питерской общаге я, кажется, впервые заметил, что Летов больше напоминает не стандартного поэта-музыканта, а именно ученого-естествоиспытателя. Многие его песни напоминают отчеты о научно-исследовательской работе. Энтропия растет, люди превращаются в топливо-игрушки-химикаты-нефть, и радуга на кубическом сантиметре снега, и восьмикратно запущенная стрелка волшебных часов — чем не статистические данные? Собственно говоря, центральный образ «Прыг-скока» — летели качели, без постороннего усилия, сами по себе — тоже может расцениваться не только как шаманский заговор, но и как описание физического эксперимента.

Поэтому и сами крики Летова не воспринимались как атрибут истерика — они звучали своеобразной проверкой не только на прочность, но и на истинность.

Если вкратце, суть его рассуждений сводилась к тому, что в истории бывают времена, когда для самосохранения лучше затаиться и вообще ничего не делать.

Это один из наиболее горьких женских голосов позднего СССР:

Унижена и брошена на камни
Выплевываю розовую пену
Я тупо пересчитываю зубы
Следя за уходящим сапогом.

И только теперь я наконец задал автору «ЖД» летовский вопрос многолетней давности. Быков сказал так: «Я Летова очень любил, как ни парадоксально, и много его песен знаю. В моей системе он — представитель коренного населения, не страдающий синдромом Василенко, то есть что-то вроде Гурова».

Казалось, что он не коллекционирует диски, но участвует в обрядовом процессе циркуляции музыки: чтобы записывать свое, нужно непременно поставить на полку что-то чужое в качестве ритуального приношения.