Роман Осминкин

Сын Оксаны скакал на кухне и спрашивал:

— Мама, мама, а мы поедем в Турцию?

Она с сожалением отвечала:

— Там война. Путин запретил нам туда ездить.

— Ну, тогда поехали в Египет! — не унывал ребенок.

— Туда Путин тоже запретил, — взгрустнула Оксана.

На кухне стоит несколько стиральных машин, но одна из них — самая лютая. Перекрытия у нас деревянные, капитального ремонта ни разу не было, и все ходит ходуном от обычных шагов. А когда стирает эта машина, кажется, что сейчас кухня схлопнется в одну точку. Вибрации проникают внутрь, кровь закипает и сворачивается, когда ты стоишь и трешь морковку у своей стойки. Эта машина должна играть в грайндкор-группе и отправлять всех слушателей в ад напрямую. Но хозяева очень любят свое маленькое чудовище. Кормят регулярно и поглаживают. А когда машина, в очередной раз захлебываясь и лютуя, заводится в своей агрессии и ненависти ко всему миру, угрожая выплюнуть вертящийся раскаленный барабан наружу, из комнаты выбегает Зинаида Геннадиевна и бросается на стиральные амбразуры, покрывая своим телом это чудовище и нежно прижимаясь к нему щекой. Так они и вибрируют вместе до конца.

Лучший дневник — это дневник о дневнике — дневник самонаблюдения за своим желанием вести дневник, то бишь дневник, скрупулезно регистрирующий акты письма как ситуации несовпадения своей речи с окружающим миром слов и вещей.

Возвращаешься ты с лекции по эстетике, которую читал для «Школы ангажированного искусства» в ДК Розы Люксембург, а в родной коммунальной комнате прямо посреди рабочих будней Насти Вепревой расцвело свое искусство— цветастые полотенца с банальными изображениями девочек, цветочных вазочек и фруктиков, вперемешку с реди-мейдами трусиков, будто бы иллюстрирующие тезисы французского философа Жака Рансьера о том, что сегодня мы определяем, что является искусством, а что — нет, не в зависимости от техники и объекта изображения, а от принадлежности к определенному способу чувствования.

Мы объективированы, профанированы коммунальными соседями. Наше исключительное право раздавать имена и экзотизировать казалось бы нерефлексирующие социальные группы пассивных недосубъектов раз и навсегда низвергнуто. Мы просто-напросто «ботаны», нелепые персонажи, говорящие на птичьем языке и щебечущие непроизносимые еврейские и французские фамилии. Ботаны, у которых в комнате нету кровати, но зато есть найденный на помойке забитый книгами шкаф.

Оксана выползла опухшая и недовольно зажаловалась, что была до полтретьего ночи в гостях, а там хозяева оказались вегетарианцами и она по возвращении домой оказалась такая голодная, что решила поесть мантов (в три ночи!), а потом не могла долго уснуть, ворочалась, так как манты это вам не овощной салатик.

Джудит Батлер, конечно, уже рассказывала нам о том, что гендер не есть нечто присущее нам с рождения, а конструируется всякий раз заново в момент исполнения. Но виляющий попой на каблуках небритый мужик с подносом в руках вовсе не собирался смещать никакие гендерные роли и травестировать коммунальный быт.

Джеймс Клиффорд (James Clifford) писал, что в процессе этнографии сторонний наблюдатель занимается конструированием фактов, что делает этнографию не столько описанием реальности, сколько ее выдумыванием

«Даже ветер завыва-а-а-а-а-ет, привидений не быва-а-а-а-а-а-ает…» — завывает Стасик на последнем издыхании, и я понимаю, откуда в русской поэзии такая гнусавая распевная манера декламировать лирику, неизбывная от Северянина к Бродскому. Вот как мнемонические стихи насилуют детей, так откладываются в памяти на всю жизнь в подкорку свежих детских мозгов и потом, уже будучи взрослыми людьми, мы при ностальгических воспоминаниях щеголяем стихами, разученными в школе из-под палки. С другой стороны, в постинформационную эпоху выносного сенсориума памяти, передоверенного гаджетам и гуглам, наша память давно бы уже атрофировалась без такого школьного насилия.

Вернулся из Мурманска. Будто никуда не уезжал. Коммунальное сожительство — это область непрекращающегося перформативного взаимодействия: предписания, напоминалки, императивы, подколы, жалобы, сплетни, ворчания, шепотки по комнатам — разные речевые жанры, но объединяет их то, что все они реально произносятся, то есть представляют из себя высказывания, которые ежедневно производят эту реальность, пусть подчас и от противного, реальность site in, бесконечное повторение в различии — символические интеракции с открытым непредзаданным контекстом и постоянно меняющимися условиями, но включенные в общий коммунальный фрейм по принципу случайной метонимии.