Полина Аронсон

Нужно быть совершенно бесчувственным бревном, чтобы говорить о своей самой великой любви как об „отношениях“. Можно ли сказать, что у Ромео и Джульетты были „отношения

Говоря «никто никому ничего не должен», мужчины и женщины хотят сказать «я не абьюзер, и она не тряпка», но оказываются как будто под давлением новой терминологической — а отсюда и онтологической — несвободы.

адресованной сначала по-английски Гугл-ассистенту, а потом по-русски — яндексовой Алисе. Фраза была проще некуда: «Мне грустно». Но ответы оказались диаметрально противоположными. «Жаль, что у меня нет рук, а то бы я тебя обнял», — ответил Гугл. «Никто и не обещал, что будет легко», — сказала Алиса.

Действительно, режим выбора не признает «непродуктивной» боли и «бессмысленных» страданий — то есть таких боли и страданий, которые не вели бы к «личностному росту».

Попытка патологизировать боль как симптом недостаточной самостоятельности делает ее только сильнее: мы страдаем не только от потери любимого человека, но и от своей собственной социальной неадекватности — и еще неизвестно, какая боль сильнее.

Сложность создания сексуального — или интимного — договора лежит не непосредственно в сфере сексуального — она вытекает из фрагментации социального. Размывание профессиональных структур, дробление семей, утечка личных данных — гора современных рисков столь огромна, что при столкновении с ней мы рефлекторно хватаемся за то, что кажется ближе всего, — за тело, за этот последний оплот нашей агентности. Этот мир исчезающих соприкосновений социолог Ева Иллуз называет «обществом негативных социальных отношений» [5]: обществом, где распад связей — явление более повсеместное, легитимное и ожидаемое, чем их формирование и жизнеспособность.

Полиамория, моногамия, сознательно выбранное одиночество, гомо-, гетеро- или бисексуальные, какими бы ни были отношения по форме, по содержанию — все они могут стремиться одному идеалу: к сочувствию по отношению к боли другого, к принятию своей уязвимости, к готовности удивляться.

Его поведение — это логичное (пусть и гротескное) воплощение главного императива эмоционального капитализма: непрерывного поиска новых, еще более оптимальных, приносящих еще большую выгоду компонентов в конструкторе «сделай сам».
Готовность в любой момент прервать отношения, которые больше «не удовлетворяют» или, как говорит моя мастер по маникюру, «приносят негатив», — ключевой навык в эмоциональном капитализме. В способности к расставанию современный человек может проявить свою полноценность и соответствие самым фундаментальным неолиберальным ценностям: самооптимизации и самодостаточности. В поп-психологии окончание любви — это тренажер для отработки детских травм, отмаливание первородного греха зависимости. Неудивительно, что диктат «правильного расставания» едва ли не сильнее диктата «здоровых отношений».

Расставание — это повод принять бессмысленность бытия, — считает Жюли Реше [89], профессор философии и практикующий психотерапевт. — Ведь больно в расставании именно от бессмысленности, от кажущейся нелогичности происходящего („неужели все было зря?!“). Но боль значима сама по себе, без всякой идеи прогресса. Чтобы получить по-настоящему полноценный жизненный опыт, человеку нужно побыть в состоянии боли не для того, чтобы вынести какой-то „урок“, а из чистого интереса к разнообразию собственных переживаний

самый важный критерий роста мы заимствовали из физики: разнообразие, помноженное на скорость, плюс коэффициент движения относительно «других». Чем больше всего нового и полезного мы можем уложить в единицу времени, тем быстрее идет наш личностный рост, и особенно здорово, когда мы растем быстрее, чем другие. Ведь сейчас каждый знает, что в будущее попадут не все.