Непосредственный человек

Одна из вещей, которых никогда не знаешь наверное, – уместна ли будет шутка. Иногда не понимаешь этого даже после того, как шутка сорвется с языка.

Словом, я заноза в любой заднице, но в каждой заднице – на свой лад

Хорошее настроение у декана гуманитарного факультета – скорее всего, опасный симптом. Это означает, что мир устроен совсем не так, как нам казалось.

Юмор – плохая замена точности, – сказала мама. – И еще худшая замена истине.

Я был убежден (и остаюсь при этом убеждении), что два любящих друг друга человека вовсе не обязаны разделять на двоих все мечты и устремления, но кошмары-то у них должны быть общие!

Так и шла наша совместная жизнь, пока мама не допустила промах – серьезнейшую ошибку, вызванную отчаянием и эмоциональным истощением. Ей гораздо больше, чем моему отцу, требовался счастливый ребенок. Однажды весной, после того как я особенно жестоко ее донимал, мать усадила меня и сказала:
– Знаешь, собаку надо заслужить.
Отец, услышав это, поднялся и вышел из комнаты, тем самым угрюмо признав, что мать только что капитулировала.

если сами преподаватели – феминисты, марксисты, историцисты и сторонники прочих теорий – входят в закрытые и параноидальные интеллектуальные сообщества, предпочитающие не общаться друг с другом, а столбить территорию и отстаивать свои «вопросы», то зачем учиться спору? Хоть я и перетерпел бесчисленные факультетские собрания, а все же не припомню, ко-гда в последний раз кто-то изменил свое мнение по итогам рационального обсуждения. Любой наблюдатель мог бы прийти к выводу, что целью всякой академической дискуссии является поиск оснований для того, чтобы каждый прочнее утвердился в своей первоначальной позиции

Написать хоть один рассказ без насилия я тоже его не убедил – боюсь, в следующей главе его романа призрак-убийца явится по душу своего бывшего преподавателя творческого семинара. Я уже читал эту главу, хотя Лео ее еще не написал.

– Господи, Хэнк, был бы ты сейчас здесь со мной. Впервые за сутки ты заставил меня хотя бы улыбнуться.

– А когда-то я заставлял тебя смеяться, – напомнил я. – Во весь голос. Неприлично.

– Ну уж неприлично, – одернула она меня.

– Ладно, – уступил я. – Пусть прилично.

– У нас тогда было больше сил. Для смеха. Для всего остального. И все было для нас внове.

– Ты бы хотела, чтобы все опять было внове?

– Иногда, – ответила она. – Изредка.

– Сладкогласая моя.

Это нелегкий миг для каждого родителя – миг, когда вы осознаете, что породили кого-то, кто никогда не будет смотреть на мир вашими глазами, хотя это ваше живое наследие, хотя вы передали ему свое имя.