Бумажный дворец

Я люблю тебя, – прошептал он. Я судорожно вздохнула, когда он протиснулся внутрь меня. И подумала: обратной дороги нет. Я больше не буду жалеть о том, чего не сделала. А лишь о том, что сделала. Я люблю его и ненавижу себя, люблю себя и ненавижу его. Это конец длинной истории

Жизнь мы полной чашей
Пьем, пока – весна,
Но в улыбке нашей
Искра слез видна,
Те песни любим мы, в которых грусть слышна.

Январь, Нью-Йорк
Я залезаю в постель и жду. Вскоре за моей дверью, выходящей в длинный, заставленный книгами коридор, слышатся шаги маминых ног, одетых в чулки. Зря она не носит обувь. Старые половицы трескаются и норовят вонзить занозу в каждого, кто настолько безрассуден, что ходит по дому в одних носках. Пробежишь по коридору, резко затормозишь, и в ногу вопьется тонкий клинок темного дерева, слишком глубоко, чтобы достать пинцетом. Мои подошвы все в крошечных шрамах. Но теперь я уже могу провести ритуал самостоятельно: зажигаю спичку, стерилизую иголку, пока острие не покраснеет, потом рассекаю кожу над тенью занозы в глубине. Вонзаю.

Проходя мимо моей комнаты, мама выключает свет. Она ненавидит тратить электричество. Я жду, когда тихо скрипнет дверь ее спальни. Лео в гостиной закрывает книгу, тянет за цепочку напольной лампы из китайского фарфора, отодвигает тяжелое деревянное кресло. Дверь в их с мамой спальню открывается, потом снова захлопывается, на этот раз решительнее.

Слышатся приглушенные голоса, желающие спокойной ночи, шум воды в ванной, тихий стук пластикового стаканчика о край фарфоровой раковины. Я считаю минуты. Слушаю, как скрипит кровать под весом Лео. Вдыхаю и выдыхаю. Слушаю, как шуршит мой хлопковый пододеяльник. Жду. Жду. Наступает тишина. Стараясь двигаться совершенно бесшумно, я слезаю с кровати и медленно поворачиваю ручку двери. Все еще тишина. Я на ощупь нахожу в кромешной темноте коридора выключатель и включаю свет. Жду. Ничего не происходит. Все заснули или слишком устали, чтобы шевелиться. Я плотно закрываю дверь, залезаю обратно в постель и закутываюсь в одеяло. Все, я сделала

1973 год. Май, Брайрклифф, Нью-Йорк

Я могла бы вечно смотреть лишь на него и быть счастливой. Слушать с закрытыми глазами, чувствуя, как меня раз за разом омывают его слова и дыхание. Это все, чего я хочу.

Нет, я делаю то, что вынужден. И признаю это. Вот в чем разница между нами. В признании выбора, который мы делаем.

С тех пор как мы виделись в последний раз, не прошло еще и суток, а я уже отсчитываю время, оставшееся до того, как снова его увижу, – как будто у меня не стало собственной жизни, и мое существование определяется только тем, с ним ли я или вдали от него. Меня злит эта беспрестанная нервотрепка. Я представляю, как мой желудок до краев наполняется огрызками ногтей. Боль всей жизни, так и не переварившаяся. Вот что найдет у меня внутри патологоанатом, когда вскроет мое тело. Странные отложения, острые и хрупкие.

Несчастные люди всегда интереснее.

То, что лежит под поверхностью, будет скрыто от нас.

Когда родился Джек, я посмотрела на крошечного, по-поросячьи очаровательного младенца у меня на руках, поцеловала его в веки и сказала: «Я так тебя люблю, но когда-нибудь ты возненавидишь меня, что бы я ни делала. По крайней мере, на какое-то время». Такова жизнь.